<Начало игры>
Прошла уже неделя, как Найт начала своё странствие. Поначалу родители не хотели её отпускать, но в разговор вмешался Старейшина и сказал, что Найт уже зрелая кобыла и сможет позаботиться о себе. Даже когда Найт стала совершеннолетней, родители все-равно продолжали сильно опекать её и внимательно проконтролировали, что кобылка взяла с собой в путешествие. Найт решила пойти на легке и взяла с собой лишь плащ, копьё, журнал, старую карту, воду и еду на неделю.
Найт довольно быстро преодолела гиблые места, хотя и была парочка неприятностей в виде небольшой гидры и случайной нежити. Странно, но именно несколько мертвяков, которые с трудом ходили, доставили кобылке больше проблем чем гидра. Никакого страха, жалости или усталости нежить не чувствует и копьём их отпугнуть не получается, поэтому остаётся только бежать. Но самое неприятное, Найт не могла предугадать их действия, хотя немертвые  уже не обладали разумом, кобылка не могла увидеть хоть что-то, только тьма, которая очень пугает Найт, даже несмотря на то, что она является темным созданием. Кобылка поморщилась от этой мысли.
Сейчас Найт медленно продиралась сквозь дебри, с трудом отодвигая траву. Кобылка никогда не видела столько зелени, она с радостью полюбовалась бы на всю это изумрудную красоту, которая окружает её, но это довольно трудно, когда эта «красота» хлестает по бокам, морде и ногам. Недовольно фыркнув, Найт толкнула ветку перед собой, но та в ответ ударила её по морде. Кобылка хотела вскрикнуть от боли и негодования, но быстро остановилась. Что-то было рядом. Что-то крупное и очень голодное.
Хочет есть. Чует кого-то. Заметило кобылу. Подкралось. Прыжок. Удар и жертва перестала сопротивляться.
Глаза Найт расширились. Не теряя времени, она телепортировалась в место, где трава особенно густая, и легла на живот.  Через несколько минут из зарослей выпрыгнула мантикора, где только что стояла кобылка. Осматриваясь и принюхиваясь, животное издало звук похожее на разочарование.
Никого нет... Продолжать охоту в другом месте.
Немного постояв, чудище ушло. Найт подождала еще несколько минут и, убедившись, что опасность миновала, вышла из укрытия.
-Фуух. Мне крупно повезло,- тихо сказала Найт сама себе,-лучше не забывать где я нахожусь.
Отдышавшись, кобыла продолжила свой путь.

Найт только сейчас заметила, что шла по дороге. Кобылка остановилась и начала с недоумением осматриваться. В лесу стало внезапно очень тихо. Ни ветра, ни животных или птиц. Эта тишина оглушала сильнее любого звука и будто наваливалась огромным весом на путницу. На миг молодая наритка испугалась, что потеряла слух.
Колея? Когда я успела выйти на дорогу? Почему так тихо?
Из низин начал подниматься туман. В родном болоте Найт часто бывали туманы и кобылке даже нравилась такая погода, ей всегда казалось, что туман приносил некую неповторимую загадочную атмосферу. Найт  любила в это время играть с другими жеребятами в прятки. Но на этот раз туман был неестественно густой и плотный, от него отдавало некой враждебностью.
Раздражено тряхнув головой, кобыла поспешила продолжить свой путь. Чем дальше наритка шла по дороге, тем плоским и нереальным становилось окружение, все вокруг стало похоже на нелепую декорацию.
Но вот уже вдали виднелись дома. Присмотревшись, Найт заметила, что здания были наритскими. Такие дома кобылка видела только на картинках старых книг, которые любила рассматривать, когда была жеребенком. 
Может это старое наритское поселение?
Внезапно у путницы появилась, как ей казалось, умная идея.
А если там есть какие-нибудь книги или документы, рассказывающие об истории Старой Империи? Да и интересно поглядеть как нариты раньше жили!
Кобылка начала бодро шагать в сторону жуткой деревни и в приступе своего глупого любопытства совсем забыла о предупреждении Старейшины.

----->Заброшенная деревня наритов.

Отредактировано Night Vision (14-10-2016 13:53:24)

-[Река Сильвермейр]->

Было в этом что-то чужеродное, нездешнее. Неприятное, может быть? В скованных движениях когтистых лап, в манере двигаться, смотреть по сторонам. Лесные тропки, едва заметные или вовсе отсутствующие, сами ложились под размеренный ход лап. Их подошвы по давней привычке переступали мелкие опавшие веточки, что собирать и убирать никто не станет. Голова вовремя вжималась в плечи, а спина сгибалась, пропуская над собой очередную ветку и позволяя раненой пегаске не пригибаться самой. Странная учтивость. Или скорее искусственная привычка. Вирд касался стволов деревьев, вовремя подмечая и минуя истекающие смолой-кровью ранки. Тут, похоже, шел кто-то менее аккуратный. Пару недель назад, судя по слою натекшего сока и успевшим засохнуть отпечаткам на застывшей смоле. Элголот привык к лесу, изучил его с детства, будто очередную книгу, хотя от него и трудно было ожидать грации прирожденного охотника и хищника, глядя на угловатость и резкость движений. Ни грации кошачьих, что с мнимой ленцой тянут лапы в сторону пролетающей мимо птички. Ни скорости и дикого напора озверевшего волкодава. Не охотник – добыча. И добыча совсем ничтожная, не стоящая затраченных на нее сил. Что стоит, в самом деле, поймать, предугадать его изломанные движения, обскакать его неловкую фигуру, играючи дотянуться до длинной шеи, пачкая серую шерсть горячим и липким. Странное заблуждение, на самом деле. Говоря об охотниках, природных убийцах, всегда почему-то вспоминают изящные и притягивающие обводы млекопитающих или ящеров. Блеск когтей волколака или гипнотизирующий взгляд дракона. На худой конец – кровожадный клекот грифона.
Почему никто и никогда не вспоминает насекомых?
В кирине ничего не менялось. Все же, он действительно не считал себя настоящим хищником. Ни по своей природе, ни благодаря вбиваемым в голову опасным знаниям и привычкам. Не было вообще ничего такого. Та же расслабленная поза, те же безвольные движения. Выжидательно напряженные веки, тот же скучающий и одновременно любопытствующий взгляд. Никаких разительных или мимолетных перемен, заметных даже самому внимательному наблюдателю. Хотя возможно, размышляй кто-то сейчас так же, как и Вирд о природе разного рода хищников, то и смог бы разглядеть в молодом кирине несколько едва заметных черточек, небольших штрихов, что на фоне подобных мыслей стали более явными.
И в них… действительно не было ничего от гордых теплокровных убийц. Элголот будто пробовал воздух мнимыми усиками на вкус, дожидался отблеска света в недвижных фасеточных глазах. Не готовность к броску, не азартное ожидание, нет, скорее – странная расслабленность, готовая обернуться резким рывком и хваткой на чужом горле. Резкость в движениях и вместе с тем четкая размеренность. Неживой и ничего не выражающий взгляд вечно задумчивых глаз, длинные пальцы – словно сегментированные лапки перебирающие пустое пространство перед собой. Большую часть времени застывшая маской морда… Было в этом одновременно и что-то совершенно естественное, природное, и потустороннее, будто странно медленный и прерывистый поворот тела крупного насекомого. Пустынный морок, не до конца прошедший сон. Ты знаешь, что нет причин опасаться. Что ничто не бросится на тебя, это мрачное и ленивое насекомое. Не сможет физически, не будет подстегнута голодом и инстинктами – какой голод у пустой оболочки может вынудить ее лить кровь? Кровь – не заполнит внутреннюю пустоту. Тела ли, разума. Ощущения собственной неполноценности. Памяти. Памяти… Что угодно, но не кровь. Но давящее изнутри черепа ощущение не позволит совершенно спокойно смотреть на обводы сегментированного тела, на недвижимые точки глаз. Хотя, какой фантазией нужно обладать, чтобы придать именно такую форму привычкам и причудам Элголота? Провести параллели с насекомым? Ну. Фантазией самого Элголота. Какие мысли не посещают только его голову.
Убежище единорога не произвело на полукровку никакого впечатления. Разве что пробудило где-то в голове ощущение громоздкости. Чего-то излишнего и ненужного, будто маг крайне хотел всем возможным гостям продемонстрировать свою выдумку и «необычность». Хотя, вполне возможно, что Минт видел это все логичным и понятным, как сам Элголот мнил себя. Мало ли, что окружающим может казаться странным и не обязательным. Может быть даже глупым. Но на то они и окружающие, а не ты сам. Элголот быть может и старался не обращать на себя внимания и действовать сугубо осторожно – всегда создавал вокруг себя странную, искусственную атмосферу. Зачем выходить из зоны комфорта, когда можно всегда превращать в нее любую ситуацию?
Отвлекшись от своих привычных размышлений, кирин просто коротко что-то хмыкнул и одним махом слизнул предложенные смеси, тут же их проглотив. Разве что не застучал по полу хвостом, жалобным взглядом выпрашивая еще чего покушать. Пожрать. Поглотить. Можно культурно, с слюнявчиком и двузубой вилкой. Напугать Элголота, с его стажем приема всяческих веществ, новыми составами было невозможно. Можно ли то же самое сказать об Абигейл, которую кирин так и не ссадил с себя?

Отредактировано Элголот (21-09-2018 12:39:03)

Как это обычно описывают? Медленное выплывание из сладкой дремы, пока еще плохо контролируемое движение тяжелых век. Глубокий вдох, неспешные потягивания в попытке скинуть с себя объятия сна. Так было бы правильно. Но так не было.
Не было медленного прояснения, ни странного ощущения дикости и непонимания после неожиданно нахлынувшего сна. Вместо этого болела голова. Жутко, тянуще, будто часть сознания Элголота вытянули шерстяной нитью – все дальше и дальше, вслед за «Змеиной Лапой». Во рту стоял непонятный, но совершенно точно гадостный привкус, а пару долгих мгновений и вовсе казалось, что стоит чуть глубже вдохнуть, как враз ставшее песочно-хрупким тело распадется на несколько несвязных частей.
А еще – Элголот знал. Чуждое и потустороннее знание рвалось в голову из глубин памяти, грозясь разрушить и стереть все осколки личности, оставив взамен лишь голое знание, раздирающее тело множеством противоположных рефлексов и привычек. Он знал сколько раз к нему подходила Абигейл, как долго спит мятный единорог. Эхо шагов, гуляющее едва слышным призраком меж стен, послевкусие принятых составов, как быстро его заковали в кандалы, сколько раз, потягиваясь, хлопала крыльями пегаска. В это крохотное и страшное мгновение Элголот сделался внезапно не всемогущ, но... всеведущ. Великим и огромным, утратившим оковы тела и обратившейся аморфным скопищем мыслей и ощущений, накрывших все жилище Минта. От стен и пола, до тонкого звона магических камней в своих нишах. Память, слишком быстро и неожиданно утратившая своего поводыря, хаотично билась в голове. Как будто безумный музыкант составил хор из сотен сердец - каждое со своим ритмом. Неконтролируемая, неопрятная. Неподатливая… С какой периодичностью дышит спящий единорог и как давно затекла собственная челюсть. Расположение нескольких незаметных бугорков на полу, что кирин накрыл своим телом, сколько секунд рядом стоит Минт…
Элголот до крови стиснул челюсти и только сильнее зажмурился, игнорируя слова единорога. Еще один факт, еще одно воспоминание. Заткнись. Умолкни, откуси себе язык и захлебнись в собственной крови. Насадись ртом на пику, прошей горло лезвием кинжала. Заткнись!.. Немного спокойствия. Вдохни. Выдохни. Представь. Да, представь... Что-то вроде кокона. Сухая оболочка, серая и не нужная уже – высшему и сиятельному созданию. Прочная. Да, этого не отнять. Темница, узилище, с крохотным оконцем. Зачем пытаться ограничивать? Как? Упорхнувшей бабочке там уже нет места. Нет. Не то. Еще чуть дальше, перебирая образы и воспоминания паучьими лапами, используя то, что уже представил, но делая это новым.
Серый туман. Да, такой же серый как собственная шкура и стенки кокона. Тяжкий, прилипчивый, как шлюха и тучный, как отара овец. Объемный. Вездесущий. Как… как тишина. Звенящая, прохладная тишина. В ней слышно только собственное дыхание, да грохот крови в ушах. А еще мысли. Яркие, живые, едва присыпанные серостью. Достаточно громкие, что заглушают даже тишину.
Образы помогали. Храбрым солдатом бросались в узкий проход внимания, перекрывая все остальное. Раскачивались маятником, позволяли успокоить бушующую память, сконцентрироваться. Ужать собственное сознание, загнать его обратно в рамки привычных мыслей. Лишь бы не мешались оборванные крылья бабочки, да она сама не слишком шумела в своем коконе. Подтянуть осколки воспоминаний, позволяя течениям памяти медленно свести их воедино. Крючок за крючком, ассоциаций за ассоциацией вбивая воображаемые ржавые скобы в тело расползающегося трупа-болота - как Вирд всегда представлял свое внутреннее "Я". Проложить гать по топям собственного ума, позволяя Знанию жирными каплями опустится на самое дно. Почти неряшливо. Лишь бы сгинуть с первого плана, позволяя Элголоту быть собой.
Не завидная участь.
Образы действительно помогали. Успокоиться, собраться. Но даже прибегая к такой нехитрой уловке, Элголот все равно опасался и дальше вмешиваться в собственный мыслительный процесс. Неверный взгляд, услышанная фраза или попытавшаяся пробиться к нему чужая мысль – буквально все могло разрушить едва схватившейся лед собранности и уравновешенности. Именно поэтому Элголот так и оставался крепко зажмурившимся и даже почти не изменил давление на собственные челюсти, пусть во рту уже изрядно хлюпала кровь. Любое изменение его внутреннего баланса могло сбросить кирина обратно в то великое аморфное состояние. Великое, действительно. Но слишком неудобное, когда ты все еще привязан к смертному телу. Которое хочет есть, пить, испражняться, да к тому же еще находится в плену и проклято. Именно поэтому Элголот думал. Медленно, размерено, почти не вмешиваясь в сам процесс. Просто старался следить за движением мыслей и сохранять собранность. Вроде дыхания при сломанных ребрах, когда лишнее движение оборачивается болью, но воздух все равно нужен.
Сейчас это напоминало образование льда. Не только из-за тяжелого ощущения хлада, что пронзил голову от макушки, до корня языка. Сама мысль вырастала будто льдинка, на перекрестке нескольких стылых водных потоков. Для льда всегда нужно начало. Пузырек воздуха, песчинка, частичка коры или крохотный осколок кости, что оставила после себя давно мертвая рыба. Раздражитель, катализатор – умные слова, подчерпнутые из алхимических трактатов, здесь были совсем необязательны, многие и без того знают, что полученная из охлажденного пара вода куда чище и так просто не замерзает. В данном случае это был мятный листик, подсунутый очередным вывертом воображения. Блеклый, приобретший нежный салатовый оттенок из-за покрывающей его изморози, листик сейчас панически кружился в лихом водовороте, постепенно тяжелея и замедляясь под гнетом нового и нового слоя льда. Пока и вовсе не опустился на самое дно разума, мерцая на гранях законченной и целой мыслью. Памяти Элголот верил.
Вирд никогда не доверял своим эмоциям. Злости, зависти. Гневу. Даже запечатанные в несуществующем льду бахвальные и глупые слова Минта не заслуживали эмоций. Это была реакция. Такая же естественная, как появление льда, такая же… холодная. Память услужливо окутывала Мяту-Минта тонкими нитями, ведущими на торфяное дно его памяти. Еще дальше, куда Элголот предпочитал не заглядывать из-за того, что там он еще не был самим собой. Память о тяжелых копытах шахтеров, которые щедро прохаживались по его бокам и спине, когда молодой полукровка не успевал вовремя спрятаться или убежать. Память сначала о слабости и боли, а потом о гневе и запрете. О том, что даже имея в венах бурлящую драконову силу нельзя было давать сдачи. Иначе все стало бы только страшнее и горше. Быстрый скачок от дна почти к самой поверхности, к более свежим воспоминаниям. Слишком ярко поблескивающие жирными боками и еще не успевшие отделится от шелухи-ощущений, еще не разложенные на составные части. Они колыхались, двигаясь, под чутким и непрямым руководством кирина занимая свои места. Его драгоценная память. О вмешательстве Игрока, о воле бога, никак не зависящей от происходящего. О наказании? Если что-то незаслуженное можно счесть наказанием. Наказать могут за что-то. Здесь же… голое желание, опирающееся только на самого бога. И в этом не было бы ничего страшного или… омерзительного, если бы все не сводилось к одной-единственной мысли. Холодной и острой, как окружающий мяту лед.
Нет. Не позволю.
Мысль о потерянной независимости, о чужой власти над собой. О голом бахвальстве и лжи чернотой бурлила почти у самых глаз, едва не пожирая все остальное. Осколок личности, простая и в чем-то забавная мысль. О том, что поступил бы так же. Заключил, изучал. Убил бы, если потребовалось. Вряд ли по причине нежелания делится знанием - Вирд прочел достаточно книг, чтобы понимать, что многие знания и идеи – почти одинаковые – возникали в голове совершенно разных существ. Странно было бы скрывать это или убирать конкурентов. Рано или поздно знание станет доступно кому-то еще, тем или иным способом. А он, Элголот, пожалуй, единственный, кто в состоянии запомнить знание полностью, в его естественном виде. А значит – будет единственным, кто обладает им по настоящему. Очередной парадокс жадности и желания обладать, вкупе с непониманием самой концепции жадности. Что мое, то мое. Полученное извне знание может быть достоянием кого угодно, но не твои собственные мысли или выводы. Это было простой концепцией для Шах Вирда. Не мешающей, в другом случае поступать так же… Разве что избегая лжи и пустого бахвальства. Самоуверенности. Весело и прекрасно кичится собственной силой перед зверем в клетке. Вряд ли осознавая, что даже взаперти тебя могут достать. Жестокие и кровавые меры подчас самые прямые и эффективные. Но мысль и о том, что так нельзя. Не с кем-то другим - именно с ним. Неправильно, мерзко. Бей, жри заживо, рви и кусай, но не дай отобрать от себя хоть кусочек, ведь ты сам – единственное, что у тебя есть. Единственная мысль. Единый идеал. Страх и одержимость, ведущие к тому, что истинно важен лишь он сам. Тучная и аморфная его память, с восседающей где-то внутри личностью. И то, что никто не в праве посягнуть на его единственное сокровище. Проклятье же - уже принадлежало ему.
Размышлял об этом он уже в процессе. Странно и непривычно было бы это для Элголота – не думать. Даже поступая неожиданно быстро. Не смотря на пружиной выстрелившие тело и мысль о недопустимости, разум Вирда странным образом сохранял свою аморфную дрему и тишь. Покой был его частью, такой же важной как любая другая, вплоть до самой странной привычки. И отнять его Минту так же нельзя позволить. Как, все же, поступить? Учитывая поведение мятного единорога, если его нападение не удастся, то орогий вполне может не только не испугаться, но и подойти еще ближе. Взглянуть на бессилие плененного глупца и гордеца, потешить себя. Щелкнуть поносу, сказать еще что-то непременно напыщенное и обидное. Возможно даже то, что знание целиком достанется только ему, а сам кирин останется ни с чем. Если же нападение будет удачным… что же. Останется только не отпускать. Кроме как на себя – надеяться не на кого. Стягивающие кисти лап кандалы холодят кожу отсутствием магии в пальцах, а на уши не давит привычный несуществующий шепот. Ни одного духа рядом, хотя при случае и можно было бы дозваться немалой и кровавой ценой. Силой. Теперь уже только силой.
Как ни странно, это не было опрометчивым. Несущая удовлетворение мысль, возникшая вместе с каскадом глухих звуков, разрушивших пелену задумчивости. Сначала - шлепок мощных лап по светло-салатовому носу. Тихий, из-за тугих мышц и растопыренных когтей. Потом, обрывистый звук удара чужого подбородка с полом, короткое клацанье зубов. Он мог сделать так же позже. Продумать шаг, поступившись частью себя, напасть на осоловевшего от собственной власти единорога. Не имея на лапах кандалов и, возможно, не обремененный проклятием. Но нет. Не мог. Даже мгновение промедления было для кирина слишком большой жертвой.
Элголот напрягся, потянулся к прижатому к земле единорогу всем естеством. Перехватил удобнее, стараясь подтянуть к себе брыкающееся тело и дотянуться до рога – пресекая возможность колдовать. Раскрыл пасть, брызжа кровью и мерзко мыча на одной ноте, стараясь отвлечь, создать помеху, не дать сосредоточится. Не допустить. Не допустить. Не допустить. Потянулся, но уже не только телом - разумом и памятью, нащупывая из двух нитей ту, соединяющую разум Минта с его собственным. Надавил с жадностью, стараясь сожрать, испить и поглотить то, до чего успеет дотянуться в чужом сознании. Если успеет. Будто мерзкий гнус, падальщик. Пожрать, стать больше и целостнее.
Не тебе отнимать у меня. Я сам – отниму.

Отредактировано Элголот (21-09-2018 12:48:07)

В его ушах - нездешний тихий звон. То кости бряцают о кости.
Впрочем, кости сейчас не бряцали. Скрипели. Громко, тихо. Вирду было не разобрать, но он слышал этот размеренный и сонный скрип, не смотря надсадный визг уже должной охрипнуть пегаски, не смотря на факелом горящие чужие мысли, что по очередной ниточке стекают ему в голову - очередная связь, которую Элголот хотел разорвать и уничтожить. Тихо поскрипывали фаланги пальцев, скрипел коготь о чужую кость - почти незаметно из-за мягкой плоти вокруг. Скрипели ребра, выталкивая из охрипшей и сухой глотки мерзкое мычание. Скрежетали когти задних лап, на всю длину цепей толкая тело полукровки вперед - как можно ближе к единорогу. Утратившее в резвости и ловкости тело будто приобрело в чуткости, наполняя разум Элголота ощущением неспешно текущей по жилам крови, натяжением мышц, размеренным и медленным ходом легких, как будто те стали мехами, разогревающими огненную домну. Можно ли вообще было раздуть давно уснувшее пламя?
Кирин так не думал.
За исключением нового потока сравнений и образов, что придавали причудливо-поэтичный окрас мыслям полукровки, разум Элголота был пуст в своем сосредоточении. Том его подобии, что Вирд вообще мог воспроизвести отныне и впредь. Как армия с плохой системой отдачи приказов не может быть максимально готова к бою и маневрам, так и зряшно великий разум полукровки теперь никогда не мог стать достаточно остер и точен. Даже эти мысли и сравнения были неизбежны сейчас, в, казалось бы, важной ситуации. Память и сознание серошкурого билось в одутловатом и медлительном теле, будто одним из прошлых сравнений действительно обратив его в серую и высушенную оболочку. Холодная и тихая злоба то затухала, то снова появлялась - рвано пульсируя в такт бьющемуся сердцу - но это не было ненавистью или злобой, толкающей пони на необдуманные поступки. Элголот просто хотел убить его. Болезненно. Вырвать глаза, откусить в страстном "поцелуе" язык, содрать с шкуры метку и бросить изломанный труп на пол, обрекая освободившуюся душу вечность блуждать вне предназначения и перерождения. Была бы воля Элголота - он повторял бы это. Снова и снова. Горы изломанных тел вне великого Колеса. Вторжение в собственную свободу казалось мерзким, отвратительным. Поднимающим волну не менее темных ощущений собственного бессилия против воли и прихоти бога, против цепей и сковавшего тела дурмана. Все еще не ярость. Он мог позволить изменить магию божества, но дать решать за себя? Впрочем, мятный единорог так и не успел решить дальше. Как и кирин не смог подтащить брыкающееся тело к себе. Подмять-смять-разорвать, разрушая тишину собственного разума только звуками страдающей плоти. Это было правильно. Это было необходимо, в конце концов. Сомневающийся и вечно задумчивый - сейчас Вирд не видел компромиссов.  Даже не искал их.
Было не нужно. Было некогда. Короткое ощущение чужой волшбы - вспышка цвета обескровленной плоти на конце мятного рога - и толчок в грудь. Сильный. Достаточно, чтобы опрокинуть кирина. Недостаточный, чтобы разорвать цепи или сбросить когти с уже переставшего быть зеленым лица. Тело кирина выгнуло дугой, заставляя с... да, нездешним тихим звоном захлопнуть челюсть, обрывая свою мертвецкую немую песнь. Если бы не вопль-хрип Абигейл, наступила бы долгожданная, любимая тишина. Потом. Не сейчас.
Импульс откинутого вверх тела не прошел даром, сместивший точку опоры кирин лишь всем весом навалился на морду Минта, успевая единственное, что мог сделать - не дать вырваться. Омертвевшее, медлительное тело было отброшено, позволяя Элголоту сосредоточится на самом себе. Разум Вирда рисовал... бездну. Глубокий водный провал топи, черный и не пропускающий свет. Омут, настолько грязный и плотный, что становится трудно определить где кончается вода, а начинается мертвая ряска и грязь. Земля? Янов что-то еще - разбухшая память тут же услужливо сует и обломки доспехов и оружия, и книжные полки с кусками стен или прочих строений. От колонн величественных соборов, до бревенчатых стен сруба без окон. Колбы, кости, обрывки пергамента и писчих перьев. Насколько же она глубокая, сколько вмещает в себя, эта топь? Проложенная по поверхности зыбкая гать... Не для Минта. Не для врага и трупа, что скоро пополнит коллекцию здешних диковинок. Равносильно признанию и обещанию: "Запомню тебя." Тишина и беззвучие над мертвым болотом. Серая, подвижная хмарь, обретающая в своих тучных очертаниях все новые и новые формы.
Падай, Минт. Разве ты не устал держаться?

Отредактировано Элголот (13-12-2018 14:29:42)

Из глубины и грязи памяти они смотрели на него. Часть серой хмари над топью услужливо обратилась несколькими серыми и длинными паучьими лапами, подымая их со дна воспоминаний Элголота. Их было немного. Неудачные попытки, тупиковые повороты лабиринта его ума. Бесцельность. Ненужность. Отметенные в сторону варианты, шелуха и грязь которые в итоге были поглощены и усвоены тем, кто сейчас носит имя Элголота Шах Вирда. Раньше... раньше он был другим.
Этому маленькому серому жеребенку, у которого по странной прихоти судьбы вместо копыт оказались когтистые лапы, больно. Так же, как больно Минту. Ему страшно, ему хочется, чтобы все прекратилось. Он скребется, нелепо и бестолкова машет лапами, вызывая своими попытками сопротивляться лишь смех и новую порцию тумаков. Его не били смертным боем, все же жители его родного городка не были извергами. Маленький полукровка казался им страшным и нескладным, слишком другим, чтобы можно удержаться от резкого оклика, пинка или тычка. Элголот понимал это. Но маленький кирин еще долго не смел пошевелится даже после ухода своих сверстников-мучителей.
Жаль.
Этому молодому жеребцу больно. Немного иначе, почти незаметно за пеленой злобы и жгучего желания отомстить, выжить и отомстить. Так же, как и Минту. Все еще неуклюжее и угловатое тело потряхивает - трудно сказать, от боли или ненависти. Когти правой лапы окрашены кровью, чужой кровью, но сама конечность висит плетью вдоль скрюченного тела, покачиваясь в такт судорожным попыткам вздохнуть. Не сломана, только отбита. А вот ребра явно сломаны - после такого удара задними копытами вряд ли они могли уцелеть. Сегодня он дал сдачи и видят боги сделал это удачно. Испуг в чужих глазах, глубокие царапины на теле и пара синяков. Они убежали от него, потешно вопя и дергаясь, своим видом наполняя сердце кирина теплом. Его действительно почти прекратили бить с тех пор, как полукровка и планировал. Вот только когда били - били наверняка и страшно. Элголот понимал причины. Когда мул отпущения неожиданно превращается в опасность... Нет. Когда простое деревенское развлечение - не слишком изысканное, да - способ спустить пар после тяжелого труда неожиданно становится рискованным, то нужно лишь немного сменить приоритеты и показать зарвавшемуся щенку его место. Рано или поздно он смирится и можно будет продолжать как в старые добрые деньки, разве что нанося удары посильнее и в менее приятные места, в отместку за причиненные боль и страх. Элголот бы не смирился. Впрочем, тогда он и не был Элголотом.
Жаль.
Этот почти похож на него. Внешне, по крайней мере - умственная и душевная схожесть все еще достаточно ощутимы. Крупное тело, длинные лапы. Разве что более пухлое и крепкое, еще не привыкшее к долгим дорогам и голоду, даже если тогдашний кирин и гордо считает иначе. Длинные темные патлы гривы - тогда он их не стриг так коротко, а то и вовсе плел косы с разными украшениями и фетишами - почти закрывающие затянутые серостью глаза. Почти такой же мрачной и страшной, какая теперь навечно поселилась во взгляде Вирда. Этот ощущает бессилие. Странное и бесцветное чувство, уже переборовшее и страх, и боль, и ненависть. Его мысли были далеко, если в таком зыбком состоянии он вообще мог привычно мыслить. В очаге перед склоненной мордой дымили травы, что так любят духи, раздуваясь новым облаком дыма в такт редкому и неглубокому дыханию. Сегодня он узнал ответ, к которому стремился. Обрел настоящую почву под своими страхами и действительную причину всех своих действий. Переломный момент. Который он не смог встретить достойно и здраво. Сегодня наркотический дым принес ему правду о том, что разум и суть его матери навечно искорежены забытием и безумием. Что это ждет всякого, кто будет терять частичку себя - раз за разом, пока не станет совершенно другим пони. А то и вовсе - исчезнет. Элголот... до сих пор не понимает, почему тот кирин не смог принять эту новость спокойно. Даже его тогдашних сил хватало, чтобы бороться. Чтобы просто идти вперед, не утруждая себя опасениями. Ледник медленно сходит с гор. И Элголот медленно стремится... к чему-то. Самому Вирду сейчас почти мерзко от того, что это воспоминание уже носило его имя.
Жаль. Жаль, что Элголот когда-то был таким. Жаль, что именно этой блеклой шелухой эмоций был поглощен Минт перед своей смертью.
Их суд был прост. Изменения неизбежны, но контролируемы. Проживая год за годом Элголот не мог не меняться - хотя бы в попытке остаться собой. И то, чем он в итоге стал теперь не могло принять решение, не опираясь на далекий, но знакомый опыт. Те времена, прожитые еще вне привычной шкуры не нравились сегодняшнему кирину. Но опыт есть опыт. А память - то единственное святое и неприкосновенное, что есть в его жизни. А посягнувшему на святое и соразмерная кара - какой обычно награждают еретиков и грешников. Это нельзя менять. Но понять можно - для того и стоят под сенью серости три разные-одинаковые фигуры.
Серые паучьи лапы громили и уничтожали наведенные образы, возвращая их на самое дно, пока сам Элголот медленно потянулся свободной лапой к голове единорога. Коротко ухватил за рог, плотнее впился когтями в мышцы. Подтянул несовершенного и эмоционального жеребца ближе, рывком разворачивая чужое тело и подминая его под себя. Крошечный. Слабый. Умирающий.
Челюсти Вирда сомкнулись на чужой шее быстро и жестко, одним движением пропарывая кожу, мышцы. Ломая горло и выдавливая из ран вместе с кровью саму жизнь. Надавили сильнее, доходя до ажурных позвонков, смещая их с положенного места и обрывая эмоции Минта. Серый, холодный покой. Часть его могла обернуть все последующие действия в благородство. Все эти мрачные и жестокие суеверия - чем не дар, возможность навечно остаться меж жизнью и смертью, чтобы наконец познать покой и нужный ход мыслей? Однако благородством это не было. Местью или продолжением казни - не суть. Кирин в любом случае не любил оставлять свой труд на пол пути.
Глаза у мертвецов забирают, чтобы в посмертии они никогда не смогли найти путь к перерождению или землям предков. Смотря кто и во что верит. Сейчас не было времени или ловкости, чтобы аккуратно и правильно вытащить розовые глаза из глазниц. Наверняка подойдет и просто их выдавить когтями. Язык у мертвецов забирают, чтобы те не смогли позвать на помощь, не смогли докричаться до проводника. Слух - чтобы не смогли больше услышать зов тех, кто мог бы их звать. Головы у пони маленькие для Элголота - работать голыми лапами неудобно и долго. Неаккуратно. Впрочем, лучше закончить сейчас. Метку с бока пони уничтожают или сдирают ради того, чтобы оборвать последнюю нить, связывающую мертвеца с миром живых и своей судьбой. И ныне - ты вечно проклят. Или вечно свободен?
Так или иначе у Вирда еще будет время это обдумать, пока изуродованный труп коченеет в стороне, а щедро вылившаяся из тела кровь служит смазкой для кандалов на серых лапах. Серыми они были по крайней мере до смерти Минта.

Отредактировано Элголот (02-12-2018 11:20:34)

Вероятно, это стало бы чудесным курганом для него. Яркий костер магической мощи, что словно резкая вспышка, остающаяся в глазу, останется на лике это леса. Толстый слой земли и камня над головой. Погребальная зала разве что подвела – ни сокровищ, ни жен и рабов. Под обломками будут похоронены вместе с ним лишь убийца и враг, ставший таковым лишь в последние секунды жизни, да робкая девственница, чью жизнь будут оплакивать. Может и нет. Взрывы и магия поначалу отпугнут подальше падальщиков и хищников, сберегая переломанные тела от посягательств. А позднее, повышенный магический фон сможет привлечь тварь куда страшнее, что обустроит здесь гнездо и станет невольным стражем для последней задумки мятного единорога.
Действительно чудесно. Элголоту даже было немного жаль все рушить, вышвыривая тело жеребца в образовавшийся при взрыве пролом. Туда, в лес. Не было и одного шанса, что кирин позволит своему пленителю спокойно и торжественно упокоиться. Не заслужил.
Взрыв Вирд проморгал. Буквально – задумчиво прикрыл глаза, пытаясь понять на что именно направлена собирающаяся магическая и тут же резко завалился на правый бок, глубоко выдыхая и скребя лапами по трупу под собой. Грудь резко стала слишком горячей и влажной, тяжелой и скованной – будто к телу кирина присосался жадный, но нерадивый кровосос, проливающий большую часть своей трапезы.
Кап.
Кирин вяло шевельнул губами, имитируя звук сорвавшейся с бока кровавой капли. Это вышло непроизвольно – просто из-за того, что в ушах не было иного звука кроме мерзкого писка. Элголот пару раз добросовестно прянул ушами, забрался окровавленными пальцами внутрь, проверяя не прибавилось ли и там крови. Но быстро смирился с тем, что после взрыва сможет четко слышать еще не скоро. Забавная мысль, пробуждающая в груди странное чувство дежавю. Почему бы у немого не забрать еще и слух?
Кап.
Вирд брезгливо утер лапой свежую лужицу с пола, не позволяя ей смешиваться с кровью Минта, почти полностью пятнавшей камень вокруг полукровки. Это было… немного больше, чем кирин привык переносить. Слабость. Раны. Голод. Мягкая и обволакивающая тень отравы в жилах. Проклятие. Не смотря на тихо кипящее в груди чувство гадливости и омерзения от собственной слабости, Элголот продолжал лежать. Неловко растянулся на не слишком мягком теле, уронил голову в кровь. Снова шевельнул лапой, прижимая ее к ране и стараясь унять кровь уже свою. Писк в ушах сейчас казался как нельзя кстати – по крайней мере он заглушил остальные звуки, позволял привыкнуть к себе. Почти так же хорошо, как оказаться в тишине.
Кап.
Вирд зыркнул в бок, тяжелым выдохом сдувая мешающую обзору челку. На сей раз капли не было – кровь постепенно впитывалась в длинную и густую шерсть. Пришлось снова вздохнуть и чуть отодвинуть лапу в сторону, чтобы представленный в голове звук не пропадал даром. Пляшущее на загривке ощущение новой волны магической мощи могло поторопить кого угодно, но только не Элголота и только не сейчас. Промедление могло стоить ему жизни, действительно. Поспешность могла обернуться мерзким воспоминанием о неправильности, с которым Вирду придется жить.
Кирин медленно поднялся на задние лапы, возвышаясь в крохотном и нестабильном домике мертвеца. До боли в лапах и до выкрученных кистей. Медленно. Медленно. Пока не слишком тесные кандалы не заскользят по окровавленной шкуре, выжимая шерсть от крови, будто умелая прачка. Железо упало на пол почти одновременно с телом полукровки. Не забыть утереть с пола кровь…
Встать удалось почти сразу, расплатившись за это вспышками и звездочками в глазах. Когда-то сломанные ребра вновь стянуло тупой и обволакивающей болью, но времени на обработку ран и самоосмотр не было. Зато щепоть времени всегда находилась на пустые размышления. Может быть даже четыре щепоти – Элголот успел посчитать сколько раз его размышления сворачивали с важной темы спасения собственной шкуры на что-нибудь еще. Успел, пока тащил тело единорога к пролому и размахивался. Труп был трофеем, который Вирд в любом случае не хотел бы бросать. Дальнейшее пребывание в столь гостеприимном месте много времени не заняло. Собственные сумки удалось найти почти сразу – отброшенными взрывом к другой стене, недалеко от тщательно возведенной магической фигуры, в которой обнаружилась божественная клеть. Выходит, кирин был прикован прямо перед ней, будто принесенный в жертву Самодуру. Мерзкое сравнение. Закинувший на плечо свои нехитрые пожитки, Элголот теперь замер в нерешительности, силой воли выдавливая из дрожащих мышц еще мгновение спокойствия и отрешенности. Он не мог забрать сосуд проклятия с собой без помощи молодой пегаски, которую теперь – во время искрящей магии в воздухе – и не сыщешь. Оставлять ее здесь, позволяя обломкам завершить свое дело?.. Позволив Минту даже после смерти урвать частичку Элголота.
Нет.
Эта мысль была достаточно громкой, достаточно – чтобы заглушить даже писк в ушах. Достаточно, чтобы заглушить даже треск костей-прутьев, если бы сейчас Вирд мог его услышать. Кирин просто опустился на клетку, лапой давя и перекручивая хрупкий материал. Шевелил когтями, с некой удовлетворенностью вылавливая среди костяного крошева тонкого червя и закидывая его в пасть. Жаль, что самого бога так не выйдет сожрать.
Странно, но холодным камнем замерший язык сейчас казался приятным, будто покинувшее его проклятие помогло ему стать чем-то более спокойным и… определенным. Оставалось только отойти от рушащегося жилища мертвеца, утаскивая единорога за собой – Вирд уже успел приметить как далеко разлетелись обломки среди деревьев и где начинается безопасная территория. Магия и взрывы пока что уберегут его от хищников.
Не забыть утереть кровь…