У заброшенных кладбищ незаслуженно плохая репутация. В головах обывателей отчего крепко поселилась мысль, что если за последним пристанищем мертвых как следует не следить – так они тот час повыскакивают из своих могил и пойдут бедокурить.
Иронично то, что на этом кладбище, как и многих из тех, что находятся на окраинах ойкумены, бедокурили обычные смертные. Некогда ровные ряды каменных надгробий оказались обломаны чьими-то тяжелыми копытами, деревянные поминальные столбы вырваны из земли и пущены на костры, следы которых видны почти везде – от некогда наличествующей ограды, до стен одного единственного склепа. Он тоже пострадал от чужой жажды разрушений и жадности, грубо сделанные каменные саркофаги были лишены своих крышек, толстые стены раздроблены, а дно в одном из них и вовсе отсутствовало, открывая за собой сухую землю и то, что крайне сложно назвать норой животного.
Вниз под саркофагом идет проход, укрепленный редкими вкраплениями столбов и досок. Почти на входе небольшая комнатка-ответвление, заставленная сухими бочками и ящиками. Дальше проход ведет в куда более просторную комнату, почти круглую, с вырытыми в полу канавками пентаграммы, у прохода дальше, прикрытого хлипкого вида дверью, притулились пять жаровен на сложенных триногах, под потолком висят пучки сохнущих трав. Следующая и последняя комната и вовсе выглядит жилой, со своими стенами, скрытыми рамами с натянутой тканью, расстеленными на земляном полу коврами, парой ширм за которой притаились писчий стол и кровать.
В таком месте так и хочется начать историю именно так: «Жил-был в норе под землей некромант. Не в какой-то там мерзкой грязной сырой норе, где со всех сторон торчат хвосты червей и противно пахнет плесенью, но и не в сухой песчаной голой норе, где не на что сесть и нечего съесть. Нет, нора была понячья, а значит — благоустроенная.»